Кудрявцев Юрий Дмитриевич Стихи донских туристов ru Ян Валерьевич yanval@ya.ru http://tlib61.ru/poems

Знаешь, Саня, жизнь прошла — утром встанешь, ни шиша: нет ни хлеба, ни картошки, где бы, где бы взять хоть крошку, хоть сухарь заплесневелый? ... Шаришь, шаришь — все поели. Знаешь, Саня, — жизнь собачья. Утром встанешь мыши скачут: по столам, по одеялу — на полу им места мало! Ну скажи ты мне — откуда здесь, в Кишкете это чудо, твари эти? Помнишь, Саня, было дело — утром встанешь в кухню смело, там колбасы и сосиски, помидоры и котлеты, там мослов навалом в миске – хочешь то, а хочешь это выбираешь. Помнишь, Саня, дело было... Как Оксана нас дразнила красотой и смехом звонким. Где ты, милая девчонка, где ты, милая Оксана? Никогда не перестанем вспоминать с тобой то время... Помнишь, Саня, как в томленьи ждешь свиданья, и в волненьи мысли бродят непрестанно, но приходит миг желанный, дева входит с чудным станом, с взглядом ласковым и томным, словно море, небо словно... И в горячем нетерпеньи платье ты с нее срываешь, и в безжалостных объятьях все на свете забываешь. Вупоеньи мчится время... А потом, опустошенный, отрешенный, растворенный в нежном счастье, в тихой ласке, затихаешь, чтобы снова бурной страстью загореться — и не знаешь ты конца приливам нежным этой радости безбрежной, этой жизни безмятежной. А сейчас, ты знаешь, Саня, угрюм встанешь, завтрак сваришь, и работа, и работа.. И конца не видно что-то. Знаешь, Саня; надоело: утром встанешь — и за дело. Надо, надо постараться, надо, надо торопиться, диссертацией проклятой перед светом похвалиться, а зачем — и сам не знаешь, и кропаешь, и кропаешь, только ночью в сновиденьях ту девчонку вспоминаешь... Бледной тенью в подсознанье, есть еще в душе желанья, шевелится еще что-то... Нет, не все у нас убила распроклятая работа Знаешь, Саня, утром встанешь — все на свете проклинаешь, знаешь — где-то жизнь иная, жизнь совсем не та, что наша, и обетов где не зная, люди пьют из полной чаши. Знаешь, Саня, утром встанешь, только в стенку взгляд упрется — полуголая шатенка над тобой с нее смеётся. Знаешь, Саня, как тоскливо тогда станет. Ничего, перезимуем, перемелем, перебьемся в заточении унылом, и когда-нибудь вернемся мы к друзьям и девам милым! Исчезли в городах давно руины, войны прошедшей грозной тени, а на полях исчезла паутина траншей, окопов, рвов и заграждений. Давно поднялись рощи и сады там, где когда-то все в огне пылало, и лагерей кровавые следы, и боль утрат в себя земля впитала. Все заросло, все залечило время, и вроде не было совсем войны когда-то, но только до сих пор все тянут бремя войны — войну прошедшие солдаты. Но только годы им уже не скроют отметин от рубцов и шрамов рваных, но только ноют, временами, ноют, ноют зарубцевавшиеся раны. Но только он один об этом знает, — как словно по стеклу — железом, когда он утром каждым одевает — протезы. Но только до сих пор перед глазами в последний раз увиденное небо, а после — темнота, годами, в заботах о куске насущном хлеба. Не требуют ни славы, ни участья, ни орденов, ни громких восхвалений – для ветеранов нет превыше счастья, чем мир грядущих поколений! За этот мир ложились под снаряды, и за него так дорого платили, для ветеранов большего не надо, — чтобы в согласьи люди в мире жили, свободной чтоб была земля родная, чтоб тихие туманы на рассвете, чтоб пар полей и чтобы песни мая, и чтоб не знали горя наши дети. Юнцом зеленым с восхищеньем, глядя на горные вершины, мечтал о гордых восхожденьях в уютной зелени долины. Но он сказал: «Пора настала!» и показал пути начало. Мы шли дорогой каменистой и как ногой мне становиться, и как за выступ лучше браться, он говорил, чтоб не сорваться и к цели чтоб быстрей добраться. За шагом шаг, и с каждым шагом все тверже поступь становилась, уменья набирал, отваги и мышцы наливались силой. Я шел за ним наверх по склону, мы споро шли — без остановки. Но вот, — обидой как-то тронут, я отцепил его веревку. Потом я шел уже с другими и сам искал свою дорогу, и жил идеями своими, но только, все равно, немного мне жаль, — не все залечит время, — я свой порыв не соизмерил – всегда в долгу мы перед теми, кто первый как-то в нас, поверил! А про себя, я точно знаю, веду я вечный спор в двух лицах – с ним каждый шаг соизмеряю, чтоб утвердиться... Дул бы ветер, но не выл. Вот тогда бы вот Ни за чтоб я не простыл, То есть, наоборот, Выл бы ветер, но не дул, Вот тогда бы да, Я спокойно бы заснул (Снова не туда). Дул бы лучше, но не выл Он с такою силой - Замороченный, забыл, Чтобы тогда было. Только гак не может быть Просто никогда - Чтобы дуть и чтоб не выть, То-то и беда! Выл проклятый, он и дул, Черт его дери! И с тоскою я тянул Охнари... Валерию Шматкову Мы шли упрямо к заветной цели, но скалы ночью обледенели, проклятый ветер намел карнизы и  нам команда: «Спускаться!» снизу. Мы шли упрямо к заветной цели, мы прюдирались назло метелям. Мы шли упрямо, осталось маю – стена последняя осталась, но голос строгий хрипит из рации: «Всем! возвращаться, всем возвращаться!». А цель вот — рядом, вершина видна, и возвращаться до слез обидно. Мы просим день, чтоб дело вышло, но нас не слышат, нас не слышат! Сказал отчаянный Серега: «Послушай, шеф, ведь здесь немного, совсем немного, смотри как близко, давай мы сходим, черт с ней, с запиской! Ведь нас не слышат, и мы могли бы. Пошли, победу загребли бы!» Но просипел наш шеф угрюмый; «Эх, друг Серега, ты подумай, встань выше своего тщеславья – и понимаешь ты, что прав я. Я знаю, можете переть вы все в любую круговерть.  Рискнули б мы – сам черт нам брат, но просят снизу идти назад.  Случилось что-то в эту ночь, кому-то мы должны помочь. Цель близка, только все равно дойти теперь нам не дано. Не унывайте, дорогие, — мы не дошли — дойдут другие! Не нам сегодня быть в героях, но главное, что мы откроем тем, что достигли, путь к вершине. Теперь собралися и двинем». Люди и горы — спор бесконечный, жестокий, суровый, в котором беспечность дорого стоит. В горах, где в сини голубой живут улары, беда случилася с тобою в кулуаре. Всего один неверный шаг, одно мгновенье, лишь только шаг один не так — и вот — паденье. И страшная спустилась ночь в бреду тревожном, и отказалися помочь, те, кому должно... И уж казалось бесполезным сопротивленье, а смерть нависла над тобою черной тенью. Но отдали друзья тебе все силы, и смерть в безжалостной борьбе той отступила. А в сбросах льда крутыхк тебе добрались люди. Грузин отважных и простых ты не забудешь! И снова в сини голубой издалека клубятся над тобою облака. И снова ты пойдешь дорогой сложной, но только станешь чуть немного осторожней. Пускай твердят тебе кругом: «Зачем все это?» — Мы знаем — ждет Караугом в тумане где-то! Странные люди — что им не сидится? Всегда они будут куда-то стремиться. Зачем, — непонятно, — где трудно и сложно, где белые пятна, и невозможно их разуверить. Ты такая хрупкая, нежная – что тебе горы эти эти вершины снежные, — игра со смертью. Тебе б на курорты модные, чтоб южное солнце ласкало, — ты выбрала ночи холодные на ледяных скалах, Ты выбрала труд непомерный в борьбе с природой суровой, и только товарищ верный – тебе опорой. Мужчины и те на пределе идут, здесь слабый не сможет, пройдут только сильный и смелый – и ты тоже! Ты такая хрупкая, нежная и рисковать не стоит, но только душа мятежная не ищет покоя. Посеребрило горы дыханием зимы, а это значит – скоро должны спуститься мы, должны с тобой проститься мы, гордая стена, и будешь ты нам сниться в тревожных снах… Непройденные скалы и незабитый крюк, свинцовая усталость закоченевших рук, что пережить досталось на гребне том, где, как в аду, смешалось все кругом. Упорно защищалась гора – и нечем крыть, и лишь одно осталось нам отступить… Не унывай дружище, и в следующий раз пусть хоть один из тыщи мы не упустим шанс, — когда к тебе вернемся, свирепый исполин, и опять схлестнемся один мы на один… Посвящается курсантам Сухумского противодесантного училища, которые в сентябре 1942 года в числе первых встретили врага на перевалах Главного Кавказского хребта в районах Марухи и Наура. В прозрачной дымке, на закате Ущелье подо мной открылось. (За каждым камнем там когда-то Смерть таилась). Бегут ручьи в прозрачной дали По склонам вышитым лугами. (Когда-то те луга топтали Коваными сапогами). Покой торжественный в нас будит Восторги – красотой долины. (Кргда-то там стонали люди И выли мины). Туман клубится белой ватой За пиком гордым и седым. (Клубился взрывами когда-то Там черный дым). Вот, отливая синевою, Ледник течет в распадке гор. (Боец лежит готовый к бою В нем до сих пор). Когда-то здесь парнишка юный, Походом долгим утомленный, Задумчиво перебирал, — не струны, — Патроны. Когда засыпанный пургою На этом мрачном гребне Ждал первый в жизни своей бой И бой — последний. Мы помним о солдатах давних, Что были здесь когда-то. О парнях, что остались в камнях, Исполнив долг солдата. Мы все, парнишка юный, помним – И мужиство, и волю, И так же, как и ты, исполним, Что будет нам на долю. Там где-то страсти кипят, идут бесконечные споры, и молчаливо стоят над всем этим горы. Проходит за веком век, сменяются поколенья, но жизнь твоя, человек, для них – мгновенье. Что ревность твоя и любовь, страсти твои и стремленья, в битвах жестоких пролитая кровь – все – мгновенье. Мудрость седых вершин – вечность в тебе, и все же нежная зелень долин мне дороже. Мне ближе простые, беспечные радости и желания, чем это вечное созерцание. Бурная жизнь человечья… Холодная вечная вечность… Вячеславу Сойеру Я знаю, если вдруг на ледяной стене я сделаю неверное движенье, Ты в пропасть мрачную не дашь свалиться мне – рискуя сам, затормозишь скольженье. Я знаю, если вдруг метели круговерть застигнет нас вдали от дома, ты мерзнуть будешь и лишения терпеть, но спальник свой отдашь другому. Я знаю, если вдруг ко мне придет беда, с бедой своей один я не останусь – за дверью у тебя найду приют всегда и залечу там ноющую рану. Я знаю, если вдруг нам в суматохе дней, в упряжке общей станет туго, ты выберешь себе работу потрудней, чтоб облегчить заботы друга. Я знаю, если вдруг ты позовешь меня, без всяких лишних слов ты просто скажешь: «Надо» – хоть поздней ночью, хоть в разгаре дня я буду рядом. В плену у белой пелены сидим в своих палатках, бездействием утомлены, и ждем – должно ж когда-то туман проклятый разогнать, освободить простор, тогда смогли бы мы прорвать кольцо суровых гор. Идти нельзя – на снежном склоне свирепый исполин скопил заряд тысячетонный стремительных лавин, а мы букашки перед ним – здесь он над всеми правит – он пальцем шевельнет одним и нас сомнет, раздавит. Во мраке белой пелены совсем исчезли тени – ни звезд, ни солнца, ни луны, и нет движенья, — где верх? Где низ? Что здесь? Что там? – Все скрыла пелена, и только сниться стала нам прозрачная страна. В плену у белой пелены сидим, как в клетке птица, и ждать погды мы должны, должны мы подчиниться, в плену у белой пелены надежду не теряем, в бреду голодном видим сны и сухари считаем. В плену у белой пелены из белого тумана, в объятьях белой целины все призрачно и странно, у белой пелены в плену мучительно решать дилемму ту же все одну – идти нам или ждать? В плену у белой пелены… Хороший парень он, однако, он парень — хоть куда, но за тебя не лезет в драку так просто ни-ко-гда (зачем?) Он скромно будет в стороне за дракой наблюдать, так в стороне оно верней, не про-га-дать (и слыть хорошим всем…) Нет, разбирать не станет он, прав ты или не прав, есть у него другой закон, и есть и-ной ус-тав (Иуды) Он просто подождет немного, так, словно и не знал, ну, а потом подставит ногу тому, кто проиграл — (тот знать не будет) (не водит дел напрасно) Хороший парень он, однако, приятней, чем иной, но если уж случится драка, — не встань к нему спиной — (опасно!) Диалог Был долог и нелегок путь Среди высоких гор, Когда ж присели отдохнуть, Вдруг разгорелся спор. Один сказал: «Неплохо шли, Не зря промчались годы, Мы много ценного нашли Среди пустой породы!» Второй угрюмо возразил: «Не сделал, что хотел, Порою не хватало сил И много не успел!» А первый снова: «Что с того, Бывает так всегда — Не переделаешь всего, Что хочешь никогда! И даже больше — если вдруг Успел все завершить, То это значит — кончен круг И можно уходить!» «Я не о том, — бубнит второй, — К чему лукавить нам, Мы много сделали с тобой Не то, не так, не там! Сам оглянись и посуди, Что удалюсь, что нет И что осталось позади С Мечтами юных лет!» «Ну, скажешь, юные мечты, — Туг первый возразил, — На самом деле помнишь ты, Чем раньше дорожил?» Второй: «Вот то-то и оно – В текучке, в суете, Красивые давным — давно Забыл порывы те! А мог, — вполне хватило б сил, — Зайти, куда хотел, Когда бы вот не отложил Мечту в текучке дел. А мог, — когда бы продолжал Лезть на вершину в лоб. А мог, — когда бы не искал Десятки новых троп. Ты покорил немало гор, Ты знаменит давно, Силен ты, что за разговор. Немногим так дано! Но счет к себе совсем иной Сам предъявляю я – Пока сверкает целиной Та самая — моя!» «Есть, знаешь, истина одна, В нее я верю свято: Вершина новая видна С уже вершины взятой. И наш еще не кончен счет, И нам пора идти. Я не дойду — другой дойдет По моему пути! Ты оглянись — и там, и тут В тумане голоса, По тропам тем уже идут. Когда же я не сам На гору эту поднимусь, То есть резон иной — Поднимутся другие пусть, Те, что идут за мной!» «Скажи, а вдруг опередят, Нарушив четкий строй?» Ответил первый: «Буду рад!», Но промолчал второй. «А если на твою вершину И не твоей тропой?» «Ну, что ж, я им веревку кину!», Но промолчал второй. «А если кто-то занемог И выбился из сил?» «Я помогал им всем, чем мог». «А всем?» — другой спросил. «Я вот еще хотел о чем...» «Нет, хватит, за работу!» Остался каждый при своем И прав был каждый в чем-то. В горах случился диалог С самим собою странный. Но только подводить итог Еще, пожалуй, рано! «Ну, хорошо, а кто судья Над нами всеми?» «Себе, — ответил первый, — я!» Второй ответил: «Время!» Вот так вот, вечно обреченный Нести сомнений крест, — его несёт ученый!